Мне надо научиться держать свой проклятый рот закрытым! Я сжал зубы и стоял тихо, не давая врагу понять, где я могу находиться в этой темноте.
Долгое время было тихо, если не считать дыхания, которое я пытался замедлить, и самой тишины. А потом сквозь черноту прорвался ужасный скользкий звук. Он исходил из древней глотки Матери-Зимы: щелканье, словно панцири роящихся жуков-могильщиков. Звук полз по воздуху будто поток трупных червей, прогрызающих себе путь сквозь гниющее мясо. Он коснулся меня, и это было легко и омерзительно, словно прикосновение обсиженного вшами пера стервятника, и я попытался вдавиться в стену, чтобы стать ближе к камню и дальше от этого звука.
Мать-Зима смеялась, кудахтала.
– Так, – сказала она. – Вот оно как. Возможно, ты все-таки не совсем бесполезен, а, человечек?
Насколько я понимал, у Матери-Зимы был полный набор кухонных ножей. Я собрал свою волю для защитного заклинания, но так и не произнес его. Магия для фэйри – как вода и воздух. У меня имелось подозрение, что Мать-Зима прекрасно обустроилась бы во всех заклинаниях.
– Так это было испытание? – прошептал я, прикрывая рот рукой, чтобы не выдать, где стою.
– Или пища, – прохрипела она. – Сойдет и то, и это.
И тогда помещение озарил яркий свет.
Я подумал, что какая-то массивная сила залила то место, где я стоял, но через секунду понял, что это была дверь. А светом был свет солнца, с тем золотым отливом, какой бывает осенью. Я прикрыл глаза рукой, прячась от света, но мгновение спустя осознал, что стою в маленьком простом домике средневекового вида – в одном из таких я бывал прежде. В нем все было из дерева, кожи, глины – и все ручной работы. Стекла в окошках – волнистые и полупрозрачные. Чистенькое, милое место – не считая большого и уродливого кресла-качалки в одном из углов. Да, и еще полки, где из маленьких глиняных горшочков, запечатанных воском, разлилась какая-то жидкость.
– Ты иногда бываешь чрезмерно драматичной, – пожаловался женский голос, столь же нежный и мягкий, насколько отвратительным был голос Матери-Зимы. Говорившая секунду спустя вошла в дом – типичная бабушка в простом платье и зеленом переднике. Ее длинные волосы, серебряно-белые и тонкие, были увязаны сзади в небольшой аккуратный узел. Она передвигалась с некоторым трудом, но излучала энергию, как неуемно-активная пенсионерка, а ее зеленые глаза, обрамленные сеткой морщинок, были ясными и внимательными. Мать-Лето держала в руке корзину с поздней садовой зеленью и, пока я хлопал глазами, она вошла, тихо произнесла слово, и дюжина маленьких вихрей тут же очистили окна домика от толстых слоев сажи, залив все внутри еще более ярким и теплым светом.
– Теперь нам понадобится новый мясницкий нож.
Мать-Зима, в ее черной шали и капюшоне, оскалила свои железные зубы в рыке, хотя это был и беззвучный рык. Она указала своим искореженным бородавчатым пальцем на ближайшее окно, и оно снова покрылось сажей. Потом она прошаркала к креслу у окна и устроилась в образовавшейся тени так, словно это было одеяло.
– Я делаю то, что должно быть сделано.
– Нашим тесаком, – сказала Мать-Лето. – Полагаю, ни один из ножей для этого не подошел бы?
Мать-Зима снова оскалила зубы.
– У меня не было ножа.
Мать-Лето неодобрительно пощелкала языком и начала разгружать свою корзинку на деревянный стол у камина.
– А я тебе говорила, – спокойно произнесла она.
Мать-Зима издала кислый звук и вытянула палец. Большая чашка, украшенная изысканно выписанными цветами, упала с полки.
Мать-Лето спокойно протянула руку, поймала ее и поставила на место.
– О, кгм, Мать-Лето, – сказал я после момента секундной заминки. – Я извиняюсь за вторжение в ваш дом.
– О, дорогой, это очень мило, – сказала Мать-Лето. – Но тебе не за что извиняться. В конце концов, тебя доставили сюда вопреки твоей воле. – Она сделала паузу и добавила: – И довольно-таки грубо.
Мать-Зима издала еще один недовольный звук.
Я переводил взгляд с одной на другую. В этой семейке скопились века дисфункциональности, Гарри. Будь поосторожнее.
– Э-э, кгм. Я предпочитаю думать об этом, как об очень настойчивом приглашении.
– Ха, – сказала Мать-Зима из-под капюшона. Ее зубы блеснули. – По меньшей мере этот Рыцарь знает, кому предан.
Мать-Лето сумела сдобрить свой голос глубоким скептицизмом.
– Я уверена, он вне себя от радости, будучи твоим вассалом, – сказала она. – Почему ты привела его сюда именно сейчас, из всех мыслимых дней?
Снова сверкание зубов.
– Он вызвал меня, драгоценный мой.
Мать-Лето выронила травы. Она повернулась ко мне, глядя на меня расширившимися глазами.
– О, – сказала она. – О боги!
Кресло Матери-Зимы заскрипело, хотя непохоже, чтобы она двигалась.
– Он знает определенные имена. Он был не настолько глуп, чтобы выбирать их и не был так уж неправ, воспользовавшись ими.
Глаза Матери-Лето сузились.
– Он?…
– Нет, – каркнула Мать-Зима. – Не это. Но он видел противника и узнал одно из его имен.
Расчеты и мысли мелькнули в зеленых глазах быстрее, чем я мог за ними уследить.
– А, да. Понятно, – сказала Мать-Лето. – Разворачивается так много новых вариантов будущего.
– И чересчур много ярких, – угрюмо сказала Мать-Зима.
– Даже ты должна бы предпочесть это пустоте ночи.
Мать-Зима сплюнула на сторону.
Плевок начал прогрызать дыру в земляном полу в нескольких дюймах от моей ноги. Кроме шуток. Я отступил в сторону, стараясь не вдохнуть испарения.
– Я думаю, – сказала Мать-Зима, – что ему следует показать.